На здании художественного училища – мемориальная доска. В его прежней жизни, в бытность гостиницей, в нём останавливался великий классик по дороге на Сахалин. Что же классик здесь написал про нас, уральцев?!

«Здешние люди внушают приезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, широкоплечие, с маленькими глазами, с громаднейшими кулачищами. Родятся они на местных чугунолитейных заводах, и при рождении их присутствует не акушер, а механик»

Чехов А. П. Собрание сочинений, том 11 — М., Гослитиздат, 1956 — с. 437


Здесь же, в гостинице, был изобретён знаменитый салат (А.И.Куприн «На покое»). Приезжие москвичи, которых здесь называют «сердитыми», обзывают здешних «людьми с суровыми лицами», вспоминают первым делом легенды про гостиницу «Исеть» и городок чекистов (в плане – якобы – серп и молот), песни про тюрьму (даже она в плане – якобы – буква «Е»). Однако Мамин-Сибиряк, описывая город изнутри, сказал правду: сразу видно, что люди здесь весёлые и энергичные! Как же распутать клубок таких противоречивых мнений об Екатеринбурге?

Надо сразу понять, что это сложно. Но можно. Если осознать, что метафорой этого сложного объекта является узел. Узел противоречий, транспортно-логистический узел, взаимоувязанность прошлого, настоящего и будущего, макраме из родственных уз, дружеских связей, богатая цветовая гамма которого возникает из разнообразия составляющих «узелков на память». Именно это разнообразие, не-тождественность целого частностям и самому себе – главная характеристика и особенность этого узла.
Это – «места не столь отдалённые» для ссыльных («отдалённые» – Сибирь, а уж Сахалин –…)

метафорой этого сложного объекта является узел

Есть чему радоваться и почему веселиться, если оказался тут, могло быть и хуже! В этом Екатеринбург похож на Сидней – ссыльно-каторжные построили провинциальный город для себя, уютно, и только чуть-чуть напоказ. Вся история нашего города – взаимодействие тех, кто «наприезжали тут», с теми, кто «наоставалися тут». Шарташ – столица старообрядцев – с удивлением смотрел на возникший рядом вдруг ниоткуда город. Как великий Бердск смотрел с негодованием на появившегося рядом «наглого брата» Новониколаевск (ныне Новосибирск). Отличие в том, что у людей, живущих по берегам больших рек, как Пермь Великая или Новосибирск, в глазах отражается основа их менталитета: «вот сяду в лодку и уплыву далек0-далёко… Вниз по течению…». Здесь же Великая Уральская Река Исеть, основная композиционная ось Великой Градостроительной Ошибки Татищева, как нить в узелках, в плотинках: плыви хоть вверх, хоть вниз, свернёшь налево и положишь нитку узелка по-другому, причаль и иди на все четыре стороны. И в глазах – понимание того, что сторон-то гораздо больше, чем четыре…

вся история нашего города – взаимодействие тех, кто «наприезжали тут», с теми, кто «наоставалися тут»

Открытый Н.Н. Ляпцевым принцип «река-плотина», как зародыш ортогональной планировки уральских городов-заводов, наглядно показывает первоначальные этапы завязывания такого узла, и неспешная прогулка-пробежка по пойме Великой Уральской Реки Исеть позволяет человеку ощутить это своей «боковой линией», как рыбе.

Компактность города, почти из любой точки которого можно увидеть как-бы горы, как-бы лес, как-бы его окраину, – удивительное богатство Екатеринбурга, освежающее в памяти как-бы старожилов времена, когда здесь ещё ничего не было. И отражающееся в глазах суровое спокойствие: если вдруг нам не понравятся эти продукты жизнедеятельности архитекторов, снесём и будем опять раскапывать золотоносные жилы, на которых стоит город! Эта безграничная свобода основана на привычке: граница Европа-Азия вроде бы есть и что-то не очень-то видно её, написано «Европа» на центральной площади, но это ведь – Азия! И саммит ШОС и Азиатско-тихоокеанского региона был тут, и будет улица «Европейская» – ясно, что она ведёт туда – отсюда… Из Азии… А та самая гостиница (дом с мемориальной доской) – как называлась? Европейская, конечно же! Захотим – и уедем в эту самую Европу. Или уплывём. По Чусовой. Если, конечно, не завяжется узелок на пути в виде обнажённых красавиц, пляшущих на берегу, чтобы рулевой засмотрелся и барка разбилась о скалы-бойцы… Спасут, конечно, народ-то ведь тут добрый, хотя груз, конечно, растащат… Уйдём, куда глаза глядят, и горы будут не помеха! Любопытно смотреть на новоприезжих гордых горцев из Таджикистана, осматривающихся с подозрением: «А где же здесь Уральские Горы?!». Как-бы есть, да!...

Разнообразный народ Екатеринбурга говорит на разных языках. И это проявляется в его облике и образе жизни. Кроме таджикского, можно услышать и прочитать используемые языки тюркской группы, а также разнообразные варианты русского. Хотя до Вавилона далеко, как и до Северной Пальмиры – Петербурга, на звание Уральской Пальмиры вполне можно претендовать. Ещё полвека назад полгорода «окали». Наприезжавшие эвакуированные и радио научили свердловчан «акать», что горячо поддержало население татарского и башкирского происхождения. Старообрядцы тоже подстроились, однако до сих пор водят за нос искателей их тайных подземелий и ходов. В городе сплелись нравы, гены, обычаи, архитектура; потомки шведов, взятых в плен под Полтавой, потомки батыров, замочивших Ермака (и знающих, как всё было на самом деле), потомки приехавших поневоле или за золотишком, до сих пор говорящие украинско-южнорусское «Г» и красящие дома белым, потомки советских евреев, говорящие на супер-правильном русском языке, потомки ссыльных генетиков-кибернетиков и других учёных и специалистов, очень поднявшие интеллектуальный уровень города, как и гении-самородки из уральских городков и деревень… Эта гетерозиготность – бесценное сокровище Екатеринбурга; здоровая интернациональность, не впадающая в этническую химеру (по Л.Гумилеву) – залог импульса развития на основе внутренней энергии, что роднит его с Нью-Йорком, и появляющиеся небоскрёбы это подтверждают (при условии тактичного их вписывания). Здесь тоже кому-то чего-то почему-то больше всех надо, и сложные хитросплетения завязывающихся узлов напоминают напряжённо сплетённые тела борцов или сюжеты из Кама-Сутры («сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье…»).

здоровая интернациональность, не впадающая в этническую химеру – залог импульса развития на основе внутренней энергии, что роднит его с Нью-Йорком, и появляющиеся небоскрёбы это подтверждают

Традиция завозить сюда крепостной рабочий люд была продолжена в эпоху первых пятилеток до Войны и в эвакуацию во время Войны. Уралмаш, Эльмаш – как отдельные города. И там говорили «поедем в город», – значит в Свердловск южнее железнодорожного вокзала. Временами эти новообразования напоминали Ливерпуль из песни Роллинг Стоунз «Нам надо валить отсюда!». Белая Башня как кумир технократического вероисповедания довлела и направляла. Загородив её сомнительным новостроем, люди до сих пор испытывают неловкость как потерю веры и мечты в светлое будущее: «…молился новым образам, но с беспокойством староверца». Таковы и образы конструктивизма с утопической мечтой и надеждой на всеобщее равенство, братство и счастье. Нельзя полностью отрекаться от юношеских грёз и надежд, даже если в зрелом возрасте они кажутся заблуждениями «души неопытной». Жаркими днями уральского лета – «карикатуры южных зим» – эти районы напоминают Барселону, тоже рабочий, в общем-то, город, тем более что на площади Первых Пятилеток есть и свой Мадрид. Высокий потенциал этих территорий проявляется в жарких темпах застройки, иногда слишком поспешной, и непостроенные и даже неспроектированные пока ещё архитектурные шедевры взывают: «Приди, Гауди!».

Завязывающиеся здесь узлы придётся развязывать уже с учётом возникновения Большого Екатеринбурга, истории и противоречивого менталитета его жителей. Приятно, когда казахстанцы, теперь уже иностранцы, вспоминают: «Ах, мы приезжали сюда специально посмотреть на ледовый городок!». А уж жители Южной Африки вообще воспринимают эту традицию как нечто невероятно экзотическое, как и пруд, ПО КОТОРОМУ МОЖНО ХОДИТЬ, аки по суху (зимой)! Многое воспринимается извне совсем по-другому. Традиционная для заезжих пришельцев экскурсия в храм-на-крови часто вызывает у них недоумение: да, есть скорбь, есть покаяние, но есть и храм как горделивый памятник, как предупреждение будущим правителям. Это чувствуется даже без памятника комсомолу Урала, который – напротив, на площади, носившей раньше название «Площадь народной мести». Пока город живой, по нему можно гулять, находить и заходить в странные места и испытывать странные чувства.

Противоречивость проявляется в многогранности талантов горожан – «И швец, и жнец, и на дуде игрец». Диверсификация производств в черте города может поэтому служить опорой для перехода к постиндустриальной парадигме очередного экономического уклада с уникальными людьми. И хоть при их рождении присутствует акушер, а не механик, залог и символ преемственности можно увидеть в куче детей, постоянно лазающих по старинным станкам Музея Архитектуры. Есть надежда, что синергетические процессы, которые ведут по пути дальнейшего развития, будут умело направлены городскими управленцами, и Екатеринбург станет и в чём-то похожим на многие города, и ни на что не похожей уникальной агломерацией. Как Париж… «Увидеть Екатеринбург и умереть!»