Полагаю, что у каждого, кто каким-либо образом думает о Екатеринбурге, что-либо ощущает по его поводу и пытается выразить это в какой-либо воспринимаемой форме, в результате возникает собственный образ города. Что касается лично меня, то через Екатеринбург прошла одна из родовых линий, которые я собой продолжаю. Произошло это в начале XX века, одна из моих бабушек училась в первой женской гимназии, семья эвакуировалась с Колчаком, потом вернулась…
Поэтому фантазия вполне живо позволяет мне представить девочку в гимназическом платье, которая всего лишь сто лет назад шла по той же самой улице, и ощутить родовую связь с городом конца XIX – начала XX века (см., например, стихи: Златоуст, Игра в города). Хотя прямое продолжение той же родовой линии, общение с которым было менее тесным, нежели с бабушкой, связано и с последующими периодами развития Свердловска-Екатеринбурга.

Несмотря на отдельные элементы возобновления (напр., новодел той же колокольни Златоуста), городские власти, подталкиваемые интересами экономических кругов и собственными представлениями о желаемом облике города) несколько десятилетий прилагали все усилия к тому, чтобы искоренить в исторической части города застройку XIX века. Говоря об этом и о необходимости сохранить отдельные оставшиеся элементы, вовсе не выступаю за консервацию, тем более что многое в современном облике городского центра нравится (хотя и уродства в нем немало). Однако считаю, что прежнюю и новую застройку вполне можно было сочетать, проявляя тем самым по-настоящему высокий уровень культуры, а не передавая атакующий натиск Уральского добровольческого танкового корпуса строительным бульдозерам.
Корни этого натиска можно увидеть как в изначально нахрапистой и провинциальной части уральского образа мысли, так и в 20-х годах XX века, когда на месте прежнего Екатеринбурга стал возводиться новый индустриальный Свердловск. Или, скорее, чиновничий, поскольку заводы строились за пределами прежней городской черты, а в центре возводились дома для служащих. Так или иначе, от этих лет городу досталась «коллекция» образцов архитектуры конструктивизма, которая является еще одним, пока не утраченным культурным ресурсом города, включающим его в мировое пространство. Однако и здесь ряд утраченных возможностей уже налицо (см. Наследие эксперимента 1, Наследие эксперимента 2).

В целом Екатеринбург как настоящий или двигающийся к этой «настоящести» мегаполис, очевидно, представляет собой конгломерат социокультурных пластов. Эта мозаичность, с одной стороны, является преимуществом и источником разнообразного содержания, с другой – приводит к отсутствию определенного стержня, внятного городского лица. По некоторым ощущениям, широкое публичное представление цельной истории города, сплетенной из целого ряда потоков и слоев, все еще не сформировано (некоторые замечания об этом см. здесь). В преддверии 300-летия города это вполне может стать задачей отдельного проекта или целого ряда проектов.

Исходя из этого, в целом ответ на вопрос об отличительных чертах города, на мой взгляд, требует более глубокого анализа и соответственно гораздо больше места и времени. Равно как и размышление о том, источником каких смыслов может быть тот или иной социокультурный пласт. Соответственно, целенаправленное получение соответствующего содержания, наверное, лучше обеспечат специальные фокус-группы, если его действительно требуется получить.

Впрочем, ответы на предложенные вопросы явно предполагают именно личное мнение и, видимо, о наиболее близкой сфере деятельности. Поэтому – о литературе, которая в XX веке, несомненно, воспринималась в городе как один из важных культурных ресурсов, а в начале XXI века им практически полностью игнорируется, используемая разве что как артефакт в рамках некоторых публичных акций. В принципе могу предположить, что внимание в прошлом со стороны города было всего лишь проявлением включения его и литературы в общую идеологически-культурную систему. Точно так же практически забвение в настоящем является следствием того, что эта система распалась, а город не имеет желания взять поддержку на себя, а также понимания, зачем ему это делать, и ресурсов. Хотя на самом деле ресурсы появляются тогда, когда возникает осознаваемая цель.

Наличие и деятельность Литературного квартала отнюдь не опровергает тезиса о забвении, поскольку эта деятельность имеет несколько другие задачи. Между тем, например, массив литературных текстов, накопленных со второй половины XIX века, является потенциальным источником совокупности образов и смыслов Екатеринбурга, которые могли бы использоваться и сегодня в различных как минимум имиджевых и рекламных кампаниях, связанных с городом. Проект, нацеленный на это, несколько лет назад был представлен в «Столицу Урала», однако поддержки не получил (как и ряд других проектов, может быть актуализирован и представлен снова – например, непосредственно в управление культуры). В отсутствие целенаправленной поддержки процесса воспроизводства литературных кадров в Екатеринбурге сегодня фактически происходит сворачивание городского литературного пространства. Молодые авторы есть, но их творчество индивидуалистично. И не исключено, что через 20-30 лет поговорить с живым екатеринбуржским автором о городе и о жизни в нем, опираясь на его творчество, станет невозможно – таковые просто вымрут. Целенаправленной поддержки со стороны города, полагаю, заслуживают и совместные проекты литераторов и музыкантов, художников и т.п. – полагаю, хотя бы намек на такую возможную поддержку значительно увеличил бы количество таких проектов.

Пример проектов, которые возникают и реализуются в «чисто» рыночных условиях, представляет книга известного писателя Алексея Иванова с матерным названием, которая фактически представляет собой сборник анекдотов, во многом воспроизводящих публикации СМИ, байки и сплетни о Екатеринбурге 1990-х годов. Хотя книга «Горожане», о подготовке которой сообщила Анна Матвеева, рождает больше надежд. Пока же профессиональная ниша литератора в Екатеринбурге все более сужается и практически сходит на нет.